ЭССЕ И СЕНТЕНЦИИ
О ТЕОРИИ УПРУГОСТИ В РАСЧЕТАХ ГРУНТОВ И ФУНДАМЕНТОВ

«Эссé (франц. essai – попытка, проба, очерк, от лат. exagium – взвешивание), прозаич. сочинение небольшого объема и свободной композиции, выражающее индивидуальные впечатления и соображения по конкретному поводу или вопросу и заведомо не претендующее на определяющую или исчерпывающую трактовку предмета. Как правило, Э. предполагает новое субъективно окрашенное слово о чем-либо и может иметь философ., историко-библиографич., публицистич., лит.-критич., научно-популярный или чисто беллетристич. характер. Эссеистич. стиль отличается образностью, афористичностью и установкой на разговорную интонацию и лексику…».
(БСЭ, т. 30. – М.: Изд-во «Советская Энциклопедия», 1978).

«Сентéнция (лат. sententia – мысль, изречение; решение, приговор; мнение, взгляд, 1) изречение нравоучительного характера. < …> Разновидность С. – лаконично выраженная гнома*. В нем. и франц лит-ре под С. понимают всякое изречение, гному или метко запоминающееся изречение (апофтегму). 2) В юридич. лит-ре – устаревшее назв. судебного решения, приговора».
(БСЭ, т. 23. – М.: Изд-во «Советская Энциклопедия», 1976).

* Гнóма (греч. gnóme – мысль, мнение), – нравоучение, изложенное в стихах или ритмич. про-зе < …>.
(БСЭ, т. 6. – М.: Изд-во «Советская Энциклопедия», 1972).

 

1 ЧАСТЬ
ИМПРОВИЗАЦИЯ

Импровизация (фр. improvisation, итал. improvvisazione, от лат. improvisus – неожиданный, внезапный) – произведение искусства, которое создаётся во время процесса исполнения, либо собственно процесс его создания.
(БСЭ, т. 6. – М.: Изд-во «Советская Энциклопедия», 1972).

Существо проблемы

Чтобы образно пояснить существо проблемы, нужно вернуться примерно в 20-30-е годы ХХ века; в то время и еще лет 20-30 после продолжались жаркие споры и рассуждения о возможностях теории упругости в расчетах грунтовых оснований и фундаментов. Споры вели знаменитые ученые тех и более поздних лет – К. Терцаги, Д. Тейлор, наши соотечественники Н.М. Герсеванов, Ф.П. Саваренский, Н.Н. Богословский, Б.Д. Васильев, Н.П. Пузыревский, Н.Н. Павловский, Н.Н. Иванов, несколько позднее – Н.А. Цытович, Н.Н. Маслов, М.Н. Гольдштейн, Д.Е. Польшин, В.Г. Березанцев, еще позднее – К.Е. Егоров, М.И. Горбунов-Посадов, В.А. Флорин и многие другие.

Конечно, попытки решать проблемы, связанные с грунтами, с помощью теории упругости (как и теории прочности), делались и раньше – достаточно вспомнить работы Шарля-Огюстена Кулона. Это 1773 год, ХVIII век! Кулон – великий ученый из «бессмертных», то есть, академик Парижской Академии наук, он же позднее придумал знаменитый закон Кулона в электричестве. Из других ученых надо, прежде всего, отметить В.И. Курдюмова. Это выдающийся экспериментатор – путеец, профессор Санкт-Петербургского института инженеров путей сообщения. Надо, безусловно, отметить и труды знаменитых математиков – Ж. Буссинеска, О. Фламана, О. Коши, Ф. Шлейхера, П.А. Миняева, многих других ученых (это середина – конец ХIХ века, самое начало ХХ века).

Но это были, что называется, пробы пера. Знаменитыми эти ученые и их работы стали позднее, когда теория упругости, как и теория прочности, уже постепенно состоялись в грунтах.

Споры начались в связи с успехами использования расчетных методов в других областях строительства и особенно механики – прежде всего, в расчетах балок, ферм, рам, мостов, других металлических, каменных и бетонных конструкций. Уже существовала знаменитая наука о сопротивлении материалов (знаменитый Сопромат), рождалась новая наука – строительная механика. А механика грунтов как наука в то время, т.е. в 20-30-е годы, еще не была признана. Даже попытки назвать грунт упругим телом казались кощунственными.

В фундаментостроении главенствовал исключительно эмпирический подход, основанный Опыте, Опыте с Большой буквы и, разумеется, на ошибках – своих и чужих. Или, как сказано в стишке прекрасного детского поэта Вадима Левина (автора знаменитой книжки «Глупая лошадь»), который, объясняя детям истоки мудрости, писал:
        «Путь к мудрости прост
          (говорю без улыбки) –
          он мной до конца досконально прослежен:
          сначала – ошибки.
          И после – ошибки.
          И снова – ошибки, ошибки, ошибки …
          Но – реже, и реже, и реже …».

Участники дискуссии

Чтобы, тоже для образности, «спрессовать» длительные рассуждения на эту тему, автор этого эссе предлагает «метод погружения» в те времена, поставив себя, как и оппонента, в качестве дискуссионеров.

Следуя традиции, нужно представить одного из дискуссионеров крупным специалистом в области фундаментостроения тех лет, энергичным прагматиком, которому обязательно нужен результат. На эту роль идеально подходит знаменитый Глеб Жеглов с его бешеной энергией и целеустремленностью. Это человек с остатками старорежимной петербургской интеллигентности. Опытный дискуссионер – за словом лишний раз в карман не полезет. Азартен! Прославился при ликвидации последствий многих звонких аварий (тогда их часто называли результатом вредительств). Но как человек социально не очень близкий, участия в установлении виновников аварий всячески избегал. Тем не менее, он вхож, как теперь говорят, в высшие эшелоны власти.

Второй же дискуссионер – интеллигент-скептик с незаконченным гуманитарным образованием, которого однако Судьба случайно «занесла» в область фундаментостроения и который будет постоянно «ставить палки в колеса». Пусть это будет Владимир Шарапов, хотя это не совсем то, что хотелось бы: действительно, его интеллигентность недостаточно убедительна. Старший (ГЖ) обращается к младшему (ВШ) по праву старшинства и возраста только на «ты», тот же к нему, безусловно, – на «Вы» (интеллигент же, пусть не вполне неубедительный, но все-таки!).

Содержание дискуссия

Дискуссия начинается со следующей сентенции Глеба Жеглова.

ГЖ: Что-то мы отстаем от других, Шарапов! Вон все мои знакомые коллеги уже давно ведут расчеты по теории – у них формулы на страницу! А у нас что – «Пэ–на–Эф», вот и вся теория (по-латински «Пэ» – это «Р», нагрузка, «Эф» – «F», площадь фундамента, а «на» означает, разумеется, деление – В.Л.). Над нами же смеются. Надо бы и нам что-нибудь подобрать поумнее, что ли. Чтобы тоже формулы были! А то какие же мы ученые – без формул! А с формулами и уважать больше будут, да и туману побольше ...

ВШ: Так у нас с Вами, Глеб Егорович, наука такая – всё через опыт, через ошибки. Вспомните стишок Вадима Левина! Хорошо бы через чужие ошибки умнеть, но ведь, увы! не всегда получается – чаще приходится через свои ...

ГЖ: А я вот видел книжку Миняева «Опыт применения теории упругости к грунтам» (так вроде) – ведь он уже считает грунты по теории упругости. Вот бы и нам такое. А Буссинеск с Фламаном, я слышал, тоже уже нарешали много задач для грунтов. И Винклер, и Мелан с Миндлином (а этих двух я, кстати, всегда путаю). И формулы у них – что надо! Но это же прошлый век, а мы ведь живем в ХХ веке – нам надо смотреть в будущее, образно говоря, – вдаль.

ВШ: Какая теория упругости!? Это же кощунство! Что такое теория упругости – ей для расчетов требуется идеально сплошное тело, без пустот и дырочек. Причем тело с бесконечно большой прочностью. Иначе как можно было у Буссинеска и у Фламана приложить к грунту сосредоточенную силу – она же сразу провалится до центра земли. Да из их решений так и получается: под силой бесконечно большая осадка, а влияние ее сказывается даже на бесконечно большом расстоянии, даже в Америке. Ведь это невозможно представить в грунтах. Правда, потом Буссинеск начинает «выкручиваться»: сила, мол, если ее распределить даже по маленькой площадке, не вызывает бесконечных осадок. Но до Америки все равно осадки у него доходят. Это же нонсенс, Глеб Егорович! А Фламан – тот даже еще дальше пошел: у него бесконечные осадки – и под площадкой, а влияние – тоже вплоть до Америки. Да и многие ученые говорят, что у Буссинеска, а тем более, у Фламана, решения некорректные – частный, что ли, и какой-то особый случай. Но опровергнуть пока не могут. Видно, умные они шибко были! Наверное, их предки жили в Атлантиде с ее гениями и титанами. Но только когда Атлантида утонула, они, эти предки, были в командировке. И не в Африке, как предки у Пушкина, а где-то в Европе … Иначе как объяснить, почему они умнее всех.
Кроме того, и это главное: грунт ведь – сплошные дырочки. Половина объема дырочки, даже иногда больше! В грунте ведь частицы разного размера – от песка и пыли, даже мельче, и гораздо крупнее, вплоть до камней. Да еще и вода везде. И, конечно, воздух. Какое же это сплошное тело! Не кощунство ли это, действительно, Глеб Егорович?

ГЖ: Согласен, Шарапов! Но ведь и у камня тоже есть поры, дырочки, как ты говоришь. Даже у стали, у других металлов есть порозность (так в те годы называли пористость – В.Л.), хотя, конечно, небольшая. Но никто не боится считать камни и сталь по теории упругости. А что если «прищуриться» и считать, что и грунты тоже сплошные, то есть, как бы размазать все твердые частицы по всей площади, например, равной одному квадратному метру или квадратному сантиметру. Или квадратному дюйму с футом, квадратному аршину, квадратной сажени… Это же красиво: представь себе, Шарапов, квадратный аршин! … Ведь наша единственная и знаменитая формула «Пэ–на–Эф» по сути и означает, что мы вычисляем среднюю, то есть «размазанную» по площади нагрузку, которая и есть напряжение.

ВШ: Ну и ну! Размажем твердые частицы по площади, а как же движение воды в грунте считать будем – размазывать, что ли, но теперь уже дырочки по всей площади. Ведь через сплошное-то тело вода не пройдет. А она идет!

ГЖ: Ладно цепляться! Вода – это совсем другое. Там наука гидравлика уже вовсю резвится в грунтах. Пусть они сами решают свои проблемы с водой. А нам надо решать свои ... Турбулентность, ламинарность, суффозия – ты, хоть слышал об этом?

ВШ: Обижаете, Глеб Егорович! Турбулентность, ламинарность – это же тоже чистая наука. Они считают, что поры в грунте – это трубочки, по которым движется вода. И не вода, а некоторая идеальная среда – субстанция называется; вода – это у них частный случай. Да, у них, действительно, тоже есть огромные формулы и всё такое. Но ведь и воздух, наверное, тоже должен двигаться вместе с водой в этих трубочках. Он, воздух, сразу же испортит эту идеальную субстанцию. И точно ли, что он движется вместе с водой, а не зависает в порах. Никто пока не знает.
Ну ладно, хорошо! С напряжением, может быть, можно бы и согласиться, хотя и с большими оговорками. Например, в огромных камнях и глыбах – что, тоже напряжения? Размазанное на квадратный аршин, как Вы шутите, или даже на гектар? Но как быть с упругостью? Что, придется считать грунт упругим телом? Рука не поднимется! Опять повторюсь: «Не кощунство ли это, Глеб Егорович, не дань ли это моде на формулы? У Вас, что – ностальгия по формулам, комплекс неполноценности?».

ГЖ: Да, но ведь и камень не такой уж и упругий. Просто Галилей, когда испытывал камень на прочность, убедился, что камень только вначале ведет себя вроде как упругое тело. И только потом разрушается. А после появились Гук, Ньютон, а потом Юнг, который успел назвать модуль упругости своим именем. Вот отсюда и началась теория упругости. Потом массу задач, говорят, нарешали иностранцы – Ляме, Пуассон, эти два – Миндлин с Меланом, наш Ломоносов, может быть, – и ещё про многих я слышал.

ВШ: Какое же грунт упругое тело? Вот сталь – другое дело. Там и пор меньше и упругость есть. То есть, нагружают и разгружают ее – деформации идут по одной линии. Конечно, пока сталь не потечет.

ГЖ: Вот-вот! Ты сказал: «Пока сталь не потечет». Ты когда-нибудь слышал, что такое штамп? Объясняю: опыт штампом требуется, чтобы определить прочность грунта, допускаемую нагрузку под фундаментом. Штамп – это плита площадью 1000 или, лучше, 5000 квадратных сантиметров (безразлично, круглая или квадратная), которую ставят на грунт и постепенно нагружают мелкими ступенями до тех пор, пока грунт тоже не потечет. Так вот, сначала, пока нагрузки на плиту еще не очень большие, тоже имеется так называемый линейный участок, когда между нагрузкой и осадкой плиты существует как бы линейная связь. И только потом, выше границы этого линейного участка, грунт как бы потечет. Причем не сразу, а постепенно, после приложения еще довольно большого числа мелких ступеней. Так спрашивается, почему теорию упругости не использовать именно только на линейном участке. Ведь и при расчетах стали, камней, бетона делают то же самое – считают по теории упругости, не забывая, однако, про течение, не допуская напряжений выше определенного предела. Почему и нам не делать то же, что давно делают другие?

ВШ: Мое сознание не может воспринять приложение к грунту понятия «упругое тело». Я уже говорил, что упругое тело предполагает, как у стали, – деформации при нагружении и разгрузке по одной линии. Какая же упругость в грунтах? В грунтах под Вашей плитой при разгрузке возвращается только треть, а то и процентов десять-пятнадцать деформации. Не больше!

ГЖ: Ну и что? А зачем нам разгрузка? Мы же строим дома, всегда увеличивая нагрузку на грунты, а не уменьшая. С разгрузкой пусть разбираются другие, если это им интересно. А нам не интересно, скучно. Нам строить надо!

ВШ: Еще одно возражение: в упругих телах деформации развиваются почти мгновенно – говорят, со скоростью звука. А в грунтах полная осадка под той же плитой (да и то вряд ли, что полная!) происходит за несколько суток, а то и много больше. Возьмите знаменитую Пизанскую башню – 600 лет идет отклонение. Уже почти на 5 метров верх отошел, и пока не видно, когда она остановится. Говорят, она, может быть, даже упадет лет через сто. Где же тут скорость звука, где теория упругости?

ГЖ: Ну и что! Будем считать, что звук в грунтах тоже распространяется, но очень медленно (шучу!). Какая разница – мгновенно или не мгновенно получены деформации. Будем ориентироваться на конечный результат – осадку здания спустя какое-то время после его постройки. А какое в действительности время на это потребуется, пусть тоже решают другие. Вода, наверное, должна выдавиться из нагруженного грунта, и на это требуется время. Знаю: в глинах фильтрация идет плоховато – процесс займет, действительно, много времени, а в песках другое дело – осадки быстро закончатся. Но как сказал бы незабвенный Остап Ибрагимович: «Плюньте на это дело, Шарапов!».

ВШ: Плюнуть – это просто. Но не забудьте еще про ползучесть. Ведь у всех материалов она есть, а в грунтах – тем более. Но ладно, соглашусь – не наше это дело. Пусть специалисты по реологии, гидравлике этим занимаются. У них-то формулы тоже что надо. Ядра ползучести и всё такое. Причем ядер у них тоже великое множество. Красиво тогда будет: они, теоретики, начнут работать в грунтах со своими ядрами, а у нас мало кто про эти ядра и слыхивал. А они, теоретики, проходят их уже на первых курсах университетов – с молоком, можно сказать, впитывают.
Но вот еще одно возражение: идеальное тело, говоря умно, – изотропно. А грунты часто очень слоистые, возьмите, например, ленточные глины или лессы. Такие слоистые вещества называют ани-зотропными. Как тут быть?

ГЖ: Ерунда! Никто пока не знает, как различаются грунты по сжимаемости и по прочности в разных направлениях. Скорее всего, – немного. Но пусть кто-нибудь докажет, что этим надо заниматься, что это коренным образом изменит подход. Если докажут, что твоя анизотропия это сильный фактор, тогда можно будет найти в справочниках по теории упругости и анизотропные решения. Есть же они, в конце концов, в той же теории упругости. А если нет, то скоро появятся. Математикам дай только сигнал – они вам сразу их нарешают.

ВШ: Ну, что ж, Ваши аргументы на меня уже как-то подействовали. Но не забудьте еще, что идеально упругое тело ничего не весит. А грунт можно считать тяжелым веществом – каждый кубометр чуть ли не две тонны весит.

ГЖ: Да, но металл гораздо больше весит: сталь – аж до восьми тонн чуть ли не дотягивает. И что же, металлисты этого боятся? Нет! Те же задачи Буссинеска вовсю применяют механики. Правда, фамилию его, Буссинеска, они называют «Буссинэ», поскольку он француз и окончания слов у них вроде не произносят так, как они написаны. На самом же деле, а я смотрел энциклопедию, его фамилию нужно произносить «Буссинек». Он, между прочим, тоже «бессмертный», академик Парижской Академии наук. Я ведь тоже иногда читаю книги, Шарапов!

ВШ: Это Вы хорошо сказали про Буссинека. Я этого не знал. Но Вы не убедили меня в том, что касается учета собственного веса грунта: там у них, в металле, напряжения достигают нескольких тысяч килограммов на квадратный сантиметр, а размеры деталей невелики. Напряжения от собственного веса очень малы по сравнению с напряжениями от нагрузок, и поэтому их никто не учитывает. Учитывают только те, которые получаются из «задачи Буссинэ», то есть, только от приложенной внешней нагрузки. Кстати, пусть и они теперь говорят и пишут: не «Задача Буссинэ», не «Задача Буссинеска», а «Задача Буссинека». Но разве их переубедишь!
(После паузы) А в грунтах совсем другое дело: возьмите, например, глубину 5 метров – там напряжения в грунте от веса вышележащей толщи около 10 тонн на квадратный метр. Да еще раньше, в доисторические времена, на этом месте был ледник, к примеру, высотой в 100 метров (точнее: никто не знает, какой именно высоты был ледник – геологи об этом еще долго спорить будут, конференции разные устраивать). Но ведь ледник оставил какую-то память о себе – не может быть, чтобы не оставил! Горизонтальное давление, я думаю, наверняка «помнит» о леднике. А какие туда, на глубину 5 метров, дойдут напряжения от Вашей плиты – тоже столько же (10 тонн на квадратный метр) или, что вероятнее, – даже намного меньше. Как тут быть?

ГЖ: Да разберутся люди с этим собственным весом и с твоими ледниками! Не все же глупые люди эти господа ученые – доценты с кандидатами, доктора-профессора, академики. Прибавку там к решениям какую присобачат или что-нибудь вроде этого. Но нам главное ведь – с чего-нибудь начать.

(После новой паузы) Но скажу тебе, Шарапов, самое важное. Если мы встанем на мою точку зрения, пусть даже с твоими бесконечными и нудными оговорками, мы сразу же продвинемся вперед, сделаем большой скачок. Ведь теория упругости развивается уже почти 300 лет. Там уже очень много нарешали задач. И их вполне можно применить у нас при расчетах грунтов и фундаментов. Вот тут то и мы выйдем в люди. И у нас появятся формулы на страницу и даже больше. Вот тогда-то и нас начнут уважать!
Даже больше, чем, например, металлистов и механиков: ведь наш грунт – материал, созданный самой Природой, гораздо сложнее, гораздо разнообразнее. А, между прочим, про устройство фундаментов домов (по-ихнему – Храмов, Храмин) даже в двух Евангелиях написано: там сказано, что дома надо строить на камне! Правда, нам приходится строить везде – и на камне, и не на камне, даже на болоте. Поэтому дальше будем всем говорить: «Мы делаем богоугодное, можно сказать, апостольское дело, т.е. строим даже на болоте, но также надежно, как на камне».
Грунты ведь так прославились, что дали названия некоторым фамилиям: я вот знаю двоих ученых – один из них Грунтман, другой – Грутман. И одного механика знаю по фамилии Грунтов.

ВШ: Кстати, энциклопедически правильнее говорить не «грунтЫ», а «грУнты», и например, не «грунтОвая вода», а «грУнтовая вода». И Вашего механика правильнее будет называть – не ГрунтОв, а ГрУнтов. Но так уж привыкли – «грунтЫ», «грунтОвая вода»…
Но вернемся к нашим делам. Все, кто будет решать или применять задачи для расчетов грунтов, должны строго соблюдать условия, когда и при каких оговорках можно применять теорию. Мы-то с Вами пока помним об этих условиях. Но, как говорится, придут иные времена, и этот вопрос уже бу-дет казаться ясным, как Божий день. Кто будет помнить об этих условиях и оговорках? Разве что Вы со своей плитой-штампом. А кто еще, кто – дальше? …

ГЖ: Ну, если и ошибемся на 20-30, а то и больше процентов, – ерунда, поправим: ведь мы всегда будем критически смотреть на результаты решений теории, будем вводить соответствующие поправки и коэффициенты, посматривая на наш с тобой опыт, на эксперименты ...

ВШ: Эксперимент в грунтах – это очень трудное и неблагодарное дело – ведь Вы прекрасно знаете об этом, Глеб Егорович. Это не лаборатория с ее барышнями в белых халатиках, которые вечно что-то переливают из колбочки в колбочку и взвешивают тигельки из сушильного шкафа. Наш эксперимент это самая настоящая проза – грязь, непогода, лопаты и кувалды, горы земли, суровые помощники в сапогах и ватниках. Да и приборов хороших пока нет. Но самое главное – надо знать, как ставить эксперимент, что именно проверять, насколько можно доверять приборам… Ведь для этого надо теорию знать не хуже самих теоретиков, как уже давным-давно состоялось в физике и химии.

ГЖ: Да, да, знаю! Там у них ни шагу без эксперимента, причем любой новый научный результат они признáют только тогда, когда его повторят другие люди.

ВШ: А они, наши ученые из высокой науки, сразу же всех заткнут Вас за пояс своим знанием вещей, о существовании которых Вы даже не подозреваете. Вы, например, хотя бы слышали, что такое функция Бесселя? То-то же! А она, оказывается, бывает не только первого, но второго и даже третьего рода. И даже нулевого! А в теории упругости ни одна из серьезных задач не решается без таких функций. Вот Вы и будете хлопать ушами, когда теоретики, споря между собой, будут Вам что-то доказывать, к примеру, через эту функцию. Ведь Вам будет казаться, что это они придумали ее и что поэтому они такие умные, а Вы – нет. Вот тут-то и появится у Вас настоящий комплекс неполноценности.

(Снова длинная пауза). А скоро и они, теоретики, будут считать, что Вы, действительно, не такой уж крупный ученый, поскольку не знаете функций Бесселя и еще массы других именных функций. А сколько есть еще таких решений из высокой науки, которые можно применять только в идеальных ус-ловиях, то есть если забыть о действительных свойствах грунтов и об условиях, когда, пусть и с большими оговорками, можно применять теоретические решения. Но ведь они принципиально не могут разрешить ни одной из чисто грунтовых или фундаментных проблем, а уводят в сторону, в область проблем самой теории. А Вам останется сидеть и делать вид, что Вы всё хорошо понимаете. И умно кивать головой в нужное время и в нужном направлении. Если угадаете, конечно, в какое время кивать, и в каком направлении! … Но Вы ведь у нас знаменитый такой ученый – профессор трех наук, можно сказать! Вам никак нельзя ошибаться!

ГЖ: Да, да! Был тут у нас один: выучил раньше всех тензорА, и теперь считает, что он умнее всех. Странно, но и многие другие стали так же считать. Цифирь, похоже, знает. Но как его проверить! А в грунтах и в фундаментах он мало что понимает: долгое время путал ригель с ростверком – думал, что это фамилии. А сваю видел только на картинках. В общем, нахватался маленько и ушел себе в чистую науку. Что-то там делает в своей лаборатории с ее, как ты говоришь, барышнями в белых халатиках. И ножки у них не в сапогах из кирзы, и все такое, и не в робах (как видно, ничто Человеческое ГЖ не чуждо – В.Л.). Попробуй теперь ему что-нибудь возразить – он уже чуть ли не академик! Кстати, ты-то что-нибудь слышал про тензорА?

ВШ: (с притворно печальным выражением) Опять Вы меня обижаете! Мы их в университете проходили, на 2-м курсе. А я ведь чуть ли не до пятого доучился!

ГЖ: Ну и физиономия у тебя, Володя! Ладно, не обижайся. Это я так, любя, можно сказать. Я ведь и у тебя тоже кое-чему научился (конечно, у него чуть не вырвалось более привычное: «Ну и рожа у тебя, Шарапов!», но поостерегся – научная, все-таки, дискуссия).

ВШ: Да нет, что Вы, не обижаюсь. Привык уже, не такое слышал! Но и Вы не обижайтесь, Глеб Егорович: надо говорить не тензорА, а тЕнзоры. Иначе даже за это неверное ударение они, теоретики, будут посмеиваться над Вами. Между собой, конечно!

ГЖ: А еще он этот, который чуть ли не академик, что-то там считает на машинке. Она «Феликс» или «Феникс» называется – точно не помню. «Ряды – говорит – Лурье на ней считаю!».

ВШ: Да не Лурье, а Фурье, наверное. Про ряды Лурье я не слышал, мы их в университете не проходили!

ГЖ: Лурье, Фурье – какая разница! Они что, тоже из Атлантиды? Сколько можно!

ВШ: (перебивает) Нет, конечно, не всем же оттуда! Но разница между ними есть, и большая. Примерно как между Феликсом и Фениксом! Да, кстати, Вы ведь любите Исаака Бабеля. Помните его знаменитое: «Попробуем его на Тартаковском!». Так вот: может, дать этому Вашему чуть ли не академику порешать задачи про ползучесть да про фильтрацию. Вот и посмóтрите, что с этого будет, Глеб Егорович! А потом спрóсите у него про воздух в грунте: как он там – движется с водой или зависает в порах?

ГЖ: Мысль, конечно, свежая, интересная. Но ведь тогда он точно станет академиком и всех нас обсмеет или заставит считать по своим формулам. Не замотает ли он потом нас своими тензорАми, не затюкает ли? Уж очень он энергичный! Нет, Володя, опасно! …

ВШ: Да, но все равно этим кто-то займется. Им же тесно в своей точной науке. Там шибко не поумничаешь. А здесь, пожалуйста – чистое, можно сказать, поле … Здесь же они сразу в белые люди выйдут. И, конечно, командовать будут. Может не сейчас, а потом, когда придут иные времена … Может, и Вам уже пора начать разучивать тензорА, как Вы выразились.

ГЖ: (после новой паузы, долго подумав) Нет, Шарапов, не буду я их разучивать! Поздно, не успею уже. У меня своих дел по горло. Но однако, надо уже сейчас, не дожидаясь иных времен, что-то сделать против их нашествия в наше дело. Испортят ведь дело! Действительно, командовать начнут. Я думаю, надо сделать так, чтобы их науку выделили в отдельное направление механики, что ли. Или геологии. Но обязательно в ней должно быть слово «Механика» – чтобы они там спорили со своими «чистыми» механиками, этими гениями и титанами из Атлантиды или откуда-то еще, а не с нами. А к нам бы они шли только тогда, когда мы их сами позовем.

Пусть это будет какая-нибудь наука с новомодным названием – «Механика Земли» или «Геологическая механика». Или «Механика грунтов», в конце концов! «Сопротивление грунтов», почти как «Сопромат», конечно, лучше. Но надо, повторяю, чтобы слово «Механика» в названии было. А с названием «Сопротивление грунтов» давай вместе книгу как-нибудь потом напишем.

Но, Шарапов, это задачи на будущее, и не на далекое, а на близкое. И это надо делать уже сейчас, пока я в силе! Пока еще не перевелись «вредительства», пока там (выразительный жест перстом вверх!) со мной еще считаются!

Кстати, и геологи нам тоже мешают, но меньше. Их часто зовут на аварии, но у них что ни авария, то «Здесь геологический разлом, здесь геологический разлом! …», «Это геопатогенная зона, это геопатогенная зона! …». Природа, мол, виновата, а люди здесь не причем, нет никакого вредительства. Бермудский треугольник у нас тоже скоро, наверно, с их подачи появится! Им, геологам, хорошо! Но «вредительства», увы, кому-то, уж очень, нужны! Теперь все знают классическое выражение наркома Лазаря Кагановича: «У каждой аварии есть фамилия, имя и отчество». И лопухнуться мне с этими «вредительствами» тоже никак нельзя – будет вам тогда не знаменитый такой ученый Глеб Жеглов (профессор трех наук, как ты здóрово сказал), а так – пыль лагерная … А формулы (это я опять за своё!) – нам кое-какие, все-таки, нужны! Без них нельзя! Как-то скучно и неинтересно!

ВШ: Да, согласен. Но все-таки, лучше не называть то, что Вы предлагаете, теорией упругости. Меня, например, это сильно останавливает – кажется кощунством, как я уже сто раз говорил. Может быть, следует придумать какое-то название для этой теории – «Теория линейной деформируемости», «Теория линейной податливости» или что-то в этом роде. И не модуль упругости, а что-нибудь вроде модуля податливости или оседания, модуля деформируемости или деформации. Или «модуль квази-упругости» – здорово я придумал!

ГЖ: Понесло тебя! Хорошо излагаешь, Шарапов! Остановись! Но нам ведь надо сделать только один шаг: заявить о том, что к грунтам можно применять решения теории упругости, но с такими-то и такими-то оговорками. Как сказал один Великий: «Главное нáчать, а там видно будет!».
А название ты предложил неплохое, даже красивое: «Теория линейной податливости». Но, пожалуй, покруче будет: «Теория линейной деформируемости». Или еще лучше: «Теория линейно-деформируемых тел». Давай так и порешим! И пусть будет не модуль упругости и не модуль дефор-мируемости, а модуль деформации. И конечно, «Механика грунтов» (но не «Механика грУнтов»!), и не у нас, а там, вдали … И вода пусть будет не грУнтовая, а подземная – так не стыдно будет за ударение не в том месте. Но мой механик пусть уж останется, все же, как ГрунтОв, а не ГрУнтов.
Модуль квазиупругости – тоже красиво, но пожалуй, очень уж вычурно! Многим, как говорится, придется сначала долго осваивать произношение. А насчет тензорОв (ладно, пусть будет по-твоему – тЕнзоров), разных там рядов Лурьё-Мурьё, функций Бесселя и других, как ты говоришь, именных функций, – пусть наши потомки их разучивают. Время еще есть!
Однако красиво и верно ты вещаешь, Володя: «Придут иные времена!». Но, пожалуй, еще краси-вее было сказано: «У каждой эпохи свои подрастают леса!» Или: «Новые родятся командиры!». Это им ведь придется смотреть вдаль!

Окончание дискуссии

На этом дискуссия заканчивается. Несмотря на некоторые паузы в ходе дискуссии, в этот раз дело не дошло до классических выражений типа: «Ты меня уважаешь? Или «Я Вас уважаю!».
А в конце дискуссии хотелось бы что-нибудь привычное, вроде «Занавес закрывается». Но, увы! – по формату научной дискуссии этого не полагается. Поэтому оба дискуссионера поют вместе что-то вроде гимна на слова Шарапова:
         «Строили мы, ладили,
           Вроде не бездельники…
           Что ж нам жизнь изгадили
           Эти академики?
           Винклеры да Мéланы,
           Тейлоры да Фламаны.
           Сколько ж понаделано!
           Да на кой же нам оно?!».
А в заключение соло ГЖ (в подражание недавно родившемуся Андрею Дементьеву):
         «Теперь, Шарапов, и мы в науке!
           На нас еще не поздно ставить карт.
           Мы, это точно, не умрем от скуки.
           Смерть – послезавтра! А пока – АЗАРТ!».